На пути самоопределения самыми важными и переломными оказываются ситуации, когда подросток вынужден опираться только на внутреннее чувство правды и справедливости. В такие минуты он остается наедине с собой и своей совестью. Никто из взрослых – ни родители, ни учителя – не может помочь ему.
Мария Романушко,
г. Москва
КОЗЕЛ ОТПУЩЕНИЯ
Наш седьмой «А» класс учится в этом году в спортивном корпусе. Все остальные классы – в основном корпусе, а мы – в приятном уединении (хотя некоторые девочки, кото- рые влюблены в старшеклассников, страдают в этой ссылке). Просто в основном корпусе уже не хватает помещений – столько в школе народу. В городе строят еще одну школу.
В спортивном корпусе, кроме спортивного зала (он же – актовый), находятся мастерские, столярная и слесарная. И кабинет биологии (он же – кабинет зоологии и анатомии). Мы учимся как раз в этом кабинете – среди шкафов с чучелами и коллекциями насекомых, среди микроскопов и гербариев. Еще в этой комнате обитает скелет, существо безвредное, но, на мой взгляд, малосимпатичное. Зато его обожают наши мальчишки! Скелет – их приятель по разным розыгрышам. А вокруг, по стенам кабинета, висят многочисленные плакаты, изображающие устройство разных живых организмов... В этом кабинете, кстати, нет черных деревянных парт, выкрашенных масляной краской, за
которыми мы просидели все предыдущие годы. Здесь – столы и стулья – такая вот «вольность» обстановки, и мы от этого чувствуем себя взрослыми. С этого года мы –
старшеклассники.
Окна класса выходят на спортивную площадку. Сейчас затянувшееся бабье лето, уроки физкультуры проходят на площадке, целыми днями за нашими окнами кто-то бегает, прыгает, швыряет мяч в баскетбольное кольцо, так что мне есть чем развлечься на скучных уроках. Как будто целыми днями смотрю интересное кино… Удивительно жаркая, солнечная осень в этом году, и окна кабинета почти всегда раскрыты. Их закрывают дежурные после уборки кабинета, когда уходят последними.
Приходим как-то утром, а одно из окон – нараспашку! В кабинете полный разгром: все перевернуто, дверцы шкафов распахнуты, чучела валяются на полу, в зубах скелета – недокуренная папироска... И сломано много стульев. Пришла Марьюшка. И тут же стала кричать на Кольку (последнее время она вообще часто кричит, стала какая-то нервная, чуть что – сразу делается красной и кричит). Почти в каждом классе есть свой «козел отпущения». Если что-то случилось – все шишки тут же сыплются на него: виноват – не виноват… Таким «козлом отпущения» в нашем классе был Колька. Как-то так сложилось. Судьба его определила на эту роль, что ли. Может, потому, что семья была у него неблагополучная: родители попивали, асам он иногда хватал двойки. Поэтому у наших учителей сразу такая мысль возникала: ну, этот из некачественной семьи, стало быть, он
во всем и виноват… Кольку всегда было жалко.
ЗАСТУПНИЦА
Так и в этот раз. Почему-то ни на кого Марьюшка не подумала, а на него – сразу. Тут же решила, что это именно он, Колька, под покровом вечерней тьмы проник в кабинет (небось, и окно специально для этого оставил открытым!) и устроил тут погром. Очень, очень она ругала его за сломанные стулья, не обращая внимания на Колькины чистосердечные оправдания:
– Да не ломал я эти стулья! Зачем мне их ломать?!
Действительно, зачем ему было ломать стулья в своем родном классе? Зачем ему было выпотрашивать шкафы? Он же не сумасшедший! И не дурак. И не злодей. Конечно, в
класс залезли чужие – может, техникумские, может, с хуторов кто-то приходил – гоняли вечером мяч на спортплощадке и их привлекло по оплошности не закрытое окно…
Явно тут повеселились чужие. Но Марюшка Кольку не слушала. Выгнала его с урока и велела завтра без родителей в школу не являться. Сказала, что если придет без родителей, то будет опять выгнан с урока. И так до тех пор, пока не придет с родителями и пока родители не заплатят за поломанные стулья. Пока не возместят школе ущерб, причиненный Колькой (а кем же еще?!). На следующий день Колька пришел, естественно, без родителей. Скоро звонок на первый урок. Скоро придет Марьюшка – выгонять Кольку. Класс взбудоражен. Обсуждаем: как помочь Кольке? Договорились: когда Марьюшка скажет ему: «Вон из класса!» – мы все встанем и выйдем из класса вместе с Колькой. Все – как один! В знак солидарности и в знак протеста. Приходит Марьюшка. Спрашивает Кольку: «Привел родителей?» – «Нет». – «Вон из класса!» Колька понуро плетется к двери… Я подымаюсь из-за стола и говорю с вызовом:
– Тогда выгоняйте и нас всех!
И иду из класса вслед за Колькой. Одна. Больше не вышел никто… Только Марьюшка выскочила вслед за нами с криком:
– К директору! Оба!.. Теперь я понимаю, что вы оба этим занимались!..
ПРИГОВОР
Ну, потащила она нас к директору. А директор у нас пожилой, полный, спокойный. Такой милый, домашний Петр Петрович, мы его совершенно не боимся, потому что его дочка Надя учится в нашем классе, а живут они при школе, и мы иногда заходим к Наде запросто, и Петр Петрович для нас не столько директор, сколько просто добрый папа нашей одноклассницы.
Когда Марьюшка впихнула меня и Кольку в его кабинет, он очень удивился:
– Что случилось, Мария Матвеевна?
И Марьюшка сразу стала кричать… Она просто не могла уже спокойно говорить, она вся ушла в крик. Она кричала, что мы с Колькой устроили в классе разгром, что мы
поломали стулья… Да, именно мы, мы – двое, что я в этом добровольно созналась, сама вышла из класса вместе с Колькой… И так далее, и так далее…
Я чувствовала, что внутри у меня подымается какая-то горячая волна, все выше, выше… И когда она достигла своей наивысшей точки, я вдруг ощутила полное, головокру-
жительное спокойствие... И сказала, глядя прямо в глаза своей, еще недавно любимой, учительнице:
– Зачем Вы лжете?
Стало очень тихо. Потому что Марьюшка больше не кричала – она лишилась дара речи. Мы продолжали смотреть в глаза друг другу наши взгляды как будто сцепились и не могли расцепиться. Лицо Марьюшки заливало жгуче-красное зарево… Она так жутко покраснела, что мне даже стало страшно за нее…
А в следующее мгновение они уже кричали на нас оба: она и наш мягкий, спокойный директор. Я даже не подозревала, что он тоже умеет кричать. Суть их крика сводилась к тому, что таких, как мы с Колькой, нужно воспитывать в исправительной ко- лонии. А в школе нам не место. И – приговор: «Без родителей в школу не являйтесь!»
БЕССОННАЯ НОЧЬ
Это была пятница. Черная пятница… В субботу я в школу не пошла, прогуляла. Дома ничего не сказала. Страшно боялась криков еще и тут. Маму и Федора я боялась куда
больше, чем Марьюшку и директора школы.
Надо было или признаваться маме в том, что произошло, или прогуливать школу и дальше: понедельник, вторник… среду… А что дальшето? Школа в городе одна – перей-
ти некуда. Прогуливать тоже особо негде – не будешь же изо дня в день маяться по трем улочкам. Эх, жили б мы в большом городе!.. В городе, где есть цирк, где есть парки и всякие картинные галереи. Я бы нашла, куда пойти. Я бы стала заправской прогульщицей! Но мы жили здесь. И пойти здесь можно было только в степь… Но там сейчас пронизывающий ветер и грязь. Потому что бабье лето вдруг кончилось. Прямо в пятницу и кончилось – как будто его выключили, как будто кто-то резко перевел стрелки на «позднюю осень».
Я не спала ночь. Эх, плохо, что Леля от нас уже ушла в общежитие, не с кем посоветоваться… Я злилась на Марьюшку, что она так завелась из-за этих дурацких стульев.
Злилась на одноклассников. Что вот, договорились выйти вместе с Колькой, «все – как один», а вышла только я… Мне не хотелось никого видеть. Не представляла, как я приду
когда-нибудь в класс и опять буду сидеть рядом с ними, своими одноклассниками, – как будто ничего не произошло. Они мне стали неинтересны и неприятны. Но может, и не приду я туда больше? Может, меня и вправду отправят в колонию?.. Как обещали на два голоса Марьюшка и Петр Петрович. Я прокручивала в памяти снова и снова пятничное утро: как мы шумели-возмущались перед первым уроком в ожидании Марьюшки, и больше всех Жорка, это он кричал: «Мы все выйдем с Колькой! Все, как один!»
Но ведь никто подписку не давал, что выйдет. Может, никто и не собирался всерьез выходить? Ну, покричали, повозмущались – выпустили пары… Да, Жорка собирался вый-
ти, ведь это его была идея. И я собиралась. Ну, я выполнила свое намерение, а Жорка – нет. У него мама больная, только недавно из больницы, что-то с нервами не в порядке…
Наверное, он ее пожалел – ее бы стали вызывать в школу на разборки, она бы опять попала в больницу… Наверно, поэтому. Не знаю. А вообще, трус он, конечно, и трепло! Если договорились – надо идти до конца. И вообще, все они болтуны… А я – наивная дура. Но все равно я бы вышла вместе с Колькой, даже если бы заранее знала, что все так будет. Не могу видеть, когда человека пинают ни за что!
Трусы они, трусы и болтуны… А Марьюшке надо лечить нервы. Я вспомнила, как она жутко покраснела тогда, и мне ее стало жалко. Я подумала, что она, наверное, могла в ту минуту умереть – ей вся кровь ударила в голову! У меня все похолодело внутри. Мне стало страшно. «Слова убивают…». Кто это сказал? Я больше на нее не злилась. Я за-метила: стоит мне человека пожалеть – и тут же обида на него проходит. Так всегда с бабушкой. «Вот какая она уже старенькая», – думаю я, глядя на ее морщинистые усталые
руки, – и все обиды смываются, точно водой, и я чувствую только одну горячую нежность... И с мамой так же. Подумаю: «Какая она больная, и детство у нее было такое кошмарное, поэтому и характер тяжелый», – и все, уже не обижаюсь.
Так и с Марьюшкой. Жалко ее. Одинокая она, бездетная. Наверное, поэтому такая нервная. Но Кольку жалко еще больше! Он-то ни в чем не виноват! Зачем же она унижает его?! За что? Ох!.. какая ужасная все-таки эта жизнь. Так тяжело на душе…
СОМНЕНИЯ
Воскресенье. Мама ходит грустная, какая-то потерянная… В будние дни она всегда уставшая, а по воскресеньям грустная. Почти всегда. Представляю, что будет, если я ей сейчас расскажу про эти стулья... Нет! Ни за что. Сама как-нибудь выпутаюсь.
И за окном полный мрак! Черное небо, черная степь… Все скрестилось. Никакого проблеска – ни внутри, ни снаружи.
Сижу за своим столом, лицом к окну, за которым облетают тополя... Пытаюсь читать своего любимого О’Генри, он меня всегда успокаивает. И чувствую, что внутри вызре-
вает какое-то решение… Как будто в мозгу бежит, мерцая, телетайпная лента: «Мария Матвеевна, простите меня… Нет, не так. Мария Матвеевна, я была не права…» Да нет же! Я была права! Это она была не права, когда обвиняла Кольку! И опять у меня перед глазами – ее страшно-красное лицо и растерянный, испуганный взгляд… Да, я была права, но я не собиралась делать ей так больно. Я вообще не собиралась ей делать больно. Я только хотела защитить Кольку – вот и все. Значит, я была права, но «перегну-
ла палку». Нечаянно… Не со зла. Но и они с Петром Петровичем хороши, надо сказать! У меня ведь тоже не- рвы, я не железная… А сколько раз они перегнули палку?! Сколько раз было повторено про колонию?! Надо сказать, что кричали они больше на меня, а про Кольку в какой-то момент забыли – и он сидел, как прибитый, не подавая голоса… Интересно, а он рассказал эту историю своим родителям? Говорят, у него отец лихой на руку. Бедный Колька!.. Интересно, что сейчас Марьюшка делает?.. Я представила ее маленькую одинокую квартирку, вспомнила, как мы слушали у нее пластинки, как пили чай с вареньем, как сбегали вместе с ней с урока в кино… Она никогда не была нам врагом. Она всегда была нам другом. С другом можно поссориться. Друг бывает не прав, даже очень. Но с другом, наверное, можно и помириться?.. Я беру листик бумаги и пишу: «Мария Матвеевна, простите меня за слишком резкие слова». Сижу, смотрю на то, что написала, и понимаю, что добавить к сказанному ничего больше не могу. Говорю сестренке:
– Маришка, пойдем погуляем?
– Пойдем! – хлопает она радостно в ладоши.
Выходим в промозглый мрачный день. В воздухе пахнет снегом… Маришка тянет меня на качели.
– Малыш, нам нужно сходить по одному важному делу.
– По какому?
– К моей классной руководительнице, к Марье Матвеевне. Нужно отнести ей записку.
ЗАПИСКА
Мы идем медленно, очень медленно, из толстых черных туч начинают сыпаться белые хлопья. Маришка радуется, ловит их ладошкой… А у меня внутри тоска и беспокойство, и страх, я даже не могу порадоваться первому снегу. И чем ближе мы к Марьюшкиному дому, тем медленнее я иду...
Но все равно мы приходим. Вот ее подъезд. Поднимаемся на третий этаж. Сердце колотится, как сумасшедшее. Хорошо, что я взяла с собой Маришку, без нее я бы не смогла.
– И чего мы тут стоим? – спрашивает Маришка. – Давай звони!
Достаю из кармана записку, она имеет жалкий вид – я всю дорогу сжимала ее в кулаке. Перечитываю... Да, все правильно. Нажимаю на звонок.
Дверь распахивается. На пороге – Марьюшка. В фартуке, руки красные и мокрые – видно, стирала. Удивлена. Немного испугана. Но, кажется, и обрадована. У нее такая гамма чувств на лице, что одним словом не скажешь.
– О, девочки!.. Заходите.
Проходим в прихожую.
– Это твоя сестренка? Какая чудесная девочка! Сколько ей, пять? Ну, раздевайтесь, проходите. Будем чай пить.
– Мария Матвеевна, мы на минутку. Только отдать.
Я протягиваю ей свой мятый листочек. Марьюшка как будто пугается:
– Что это?!
– Записка.
– Кому? От кого?
– Вам от меня.
Она нерешительно берет ее в руки, спрашивает:
– Прочесть сейчас?
– Да. Пожалуйста.
Она читает… Подымает на меня глаза:
– Хорошо, Лена… спасибо… да, конечно, я прощаю тебя.
– Мария Матвеевна!
– Да?
– И все-таки Колька не ломал эти стулья. Он – не виноват.
Она задумчиво молчит, глядя на меня каким-то странным взглядом...
– Ты сказала маме, что я ее вызываю в школу?
– Еще нет. Может, не надо?..
– Надо. Я хотела бы с ней поговорить. Передай, что я жду ее – в удобное для нее время.
Вечером я рассказала все маме. Она спросила:
– Почему тебе больше всех надо?
– Просто жалко Кольку. Не люблю, когда из человека делают козла отпущения.
Через несколько дней мама сходила к Марьюшке. Вернулась она задумчивая, меня не ругала.
– И о чем вы говорили? – спрашиваю ее.
– Так, о жизни… И о тебе. О том, что тебе будет трудно в жизни с твоим характером.
– Какой уж есть!
